Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+2°
Boom metrics
Звезды24 мая 2020 9:00

Как Олег Ефремов расписался собственной кровью в верности Станиславскому

Ровно 20 лет назад, 24 мая 2000 года, не стало великого актера, режиссера и руководителя главного театра страны - МХАТа
Ровно 20 лет назад, 24 мая 2000 года, не стало великого актера, режиссера и руководителя главного театра страны - МХАТа. Фото: Александр Чумичев/ТАСС

Ровно 20 лет назад, 24 мая 2000 года, не стало великого актера, режиссера и руководителя главного театра страны - МХАТа. Фото: Александр Чумичев/ТАСС

У большинства людей Ефремов, естественно, ассоциируется с кинематографом. Он снялся более чем в 70 фильмах, от «Берегись автомобиля» до «Сочинения ко Дню Победы», от «Войны и мира» до «Шофера на один рейс», мог сыграть кого угодно - Долохова, Дзержинского, Рахманинова, Айболита, Рудина, таксиста, танкиста, хирурга, следователя, секретаря парткома, наркома, полковника, алкоголика, представителя ГорОНО.

При этом настоящей его жизнью, конечно, был театр - который (проклятая судьба всех спектаклей!) двадцать лет спустя живет в основном в воспоминаниях зрителей. Многие его спектакли были записаны, но мало кто их смотрит - спектакли в основном плохо переносят перенос на видео, они живут на сцене, и живут еще меньше, чем люди.

«ЛУЧШЕЕ ПАРТСОБРАНИЕ» В ЖИЗНИ ФУРЦЕВОЙ

Отец Олега Ефремова был бухгалтером, и работал, в том числе, в ГУЛАГе - поэтому часть детства Олег провел в Воркуте. Как писал хорошо его знавший Анатолий Смелянский, «там Олег научился пить, драться, стрелять. Говорил, что запросто мог бы стать бандитом, если б судьба не бросила его в круг Художественного театра».

Подростком он попал на «Три сестры», поставленные во МХАТе лично престарелым Владимиром Немировичем-Данченко. Был поражен и спектаклем, и актрисой Аллой Тарасовой. Он тогда, конечно, и представить себе не мог, что в конце концов станет руководить и МХАТом в целом, и Тарасовой в частности. Но, вероятно, именно этот спектакль (а еще, конечно, дружба с Александром Калужским, мальчиком как раз из театральной семьи) в конце концов привел к тому, что весной 1945-го Олег решил поступать в Школу-студию МХАТ - и поступил, при конкурсе в 500 человек на место.

А спустя годы он вместе с другими выпускниками и студентами Школы-студии создал «Современник», который был прежде всего возрождением классического МХАТа времен его основателей. (Станиславского Ефремов боготворил - говорят, он во время учебы даже поклялся с однокурсниками в верности его традициям, причем письменно, и расписался собственной кровью). «Настоящий» МХАТ к 1950-м годам стал достаточно замшелым, из него ушла жизнь, в нем ставили много всякой ерунды. Ефремов воскресил его совсем на другой сцене, и отзыв «вы показали нам просто хороший старый МХАТ» воспринимал как высшую похвалу. В его «Современнике» актеры вели себя на сцене как совершенно живые люди, разговаривали с абсолютно естественным интонациями, словно секунду назад сидели в зрительном зале, и вдруг вышли вперед, под огни рампы. Это иронически называли «шептальным реализмом», но для 50-х это была сенсация. Спектакль «Современника» «Вечно живые» по Виктору Розову в Москве наделал не меньше шума, чем киноверсия той же пьесы - «Летят журавли». Именно с «Современника» в стране начался настоящий театральный бум.

Олег Ефремов в роли Рудина в кинофильме режиссера Константина Воинова "Рудин". Фото: ТАСС

Олег Ефремов в роли Рудина в кинофильме режиссера Константина Воинова "Рудин". Фото: ТАСС

И в «Современнике», и во МХАТе, который он возглавил в 70-е, Ефремов ставил пьесы о революции. Министр культуры Екатерина Фурцева назвала его спектакль «Большевики», поставленный к 50-летию революции, лучшим партсобранием, на котором она была. Ефремов, в отличие от многих «шестидесятников», не пытался ставить революцию под сомнение. Как говорил про него Леонид Парфенов, автор документального фильма «Вещий Олег», «Ефремов пытался создать образ хорошего советского человека. И мне до сих пор кажется, что социализм с человеческим лицом – социализм с лицом Ефремова. Даже такие его «партийные» постановки, как «Большевики» или «Так победим!» были честными спектаклями про коммунизм. Зрители в финале вставали и пели вместе с актерами «Интернационал». Трудно представить, чтобы в каком-то другом месте в 80-е годы люди добровольно собирались по вечерам, чтобы спеть эту песню!»

Смогли бы современные зрители вынести такие спектакли, как «Заседание парткома» или «Мы, нижеподписавшиеся» по пьесам Александра Гельмана - или они навсегда списаны в архив?.. Так или иначе, в 70-е они были крайне актуальными и, безо всякой иронии, острыми. В «Заседании парткома», например, бригада строителей отказывалась от премии, и его рассуждения ставили под сомнение всю систему советской экономики. Глава польской «Солидарности» Лех Валенса говорил, что герой этой пьесы был одним из тех, кто вдохновлял его на борьбу.

«ХОТЬ В КЛУБ «КАУЧУК»

Ефремов был великим актером и режиссером. Помимо прочего, его человеческое обаяние огромно - и возникает искушение чуть ли не причислить его к лику святых от русского театра. При этом очевидно, что он не был лишен недостатков. Очень у многих находились причины до слез на него обижаться.

В 80-е Ефремов столкнулся с почти неразрешимой проблемой: труппа МХАТа раздулась до неимоверных размеров, в ней было чуть ли не 200 человек, такое даже крупнейший театр страны потянуть не может, даже на двух, даже на трех сценах. Со многими актерами Ефремов не мог найти общего языка (или они - с ним). Раздел тянулся долго и болезненно. Сформировалась группа актеров, которые были за Ефремова, и с которыми он готов был идти дальше. Говорят, Татьяна Доронина спросила Ефремова: «А куда пойдут работать те, кого ты не взял к себе?» Он в сердцах ответил: «Да мне все равно, хоть в клуб «Каучук»!» После этого в Москве образовалось два МХАТа, один из которых возглавила Доронина, «спасшая» актеров, не поладивших по той или причине с Ефремовым.

Дистанцировавшись от «доронинского» МХАТа (и крайне неохотно затрагивая тему раздела в разговорах), Ефремов обернулся к классике. Раньше ему не везло на классические роли (трудно поверить, но он никогда не играл в постановках по Шекспиру, если не считать полупародийного «Гамлета» в фильме «Берегись автомобиля». В 90-е он создал «Трех сестер», «Бориса Годунова», «Возможную встречу», где они со Смоктуновским филигранно играли Баха и Генделя… При этом публике 90-х все это было не близко - тогда зрителей волновали другие темы; и все же это были выдающиеся спектакли, в которых Ефремов сохранял подлинный художественный аристократизм.

Татьяна Доронина в роли Альдонсы и Олег Ефремов в роли Луиса де Карраскиля в спектакле "Дульсинея Тобосская". Фото: Василий Егоров/ ТАСС

Татьяна Доронина в роли Альдонсы и Олег Ефремов в роли Луиса де Карраскиля в спектакле "Дульсинея Тобосская". Фото: Василий Егоров/ ТАСС

«ОН СЕБЯ ЛЕЧИЛ И КАЛЕЧИЛ ОДНОВРЕМЕННО»

Может быть, сейчас автора этих строк начнут обвинять в «желтизне» - но, поверьте, это просто очень любопытный штрих к портрету Ефремова-человека. Речь пойдет о его отношениях с алкоголем. Среди деятелей советского искусства было полным-полно пьющих, но мало кто пил так много, и главное - на должности руководителя театра № 1. С разной степенью осторожности об этом говорили все, кто так или иначе сталкивался с Олегом Николаевичем.

Наиболее откровенно (и проникновенно) об этом написал бывший завлит МХАТа, театральный критик Анатолий Смелянский. Его замечательные воспоминания были опубликованы в «Известиях» в августе 2001 года. Тогда, 19 лет назад, драматурги Михаил Рощин и Михаил Шатров написали по этому поводу гневное письмо (а Виталий Вульф, например, возмущался мемуарами Смелянского до конца жизни). Между тем Смелянский и не думает поливать Ефремова грязью - наоборот, он ищет в его запоях смысл и поэзию.

«В лучшие его годы репетиция плавно переходила в застолье, а застолье - в репетицию, но тогда это было "веселие пити", которое на Руси за грех не считали и не считают. Без этого "греха" у нас ни один хороший театр как-то не живет. Во мхатовские годы, о которых могу говорить с ответственностью, "веселия" было мало. Невозможность ничего решить, вязкая канитель не одухотворенного внутренней целью театрального быта бросали О.Н. в это самое "пити" без особой радости. "Безвыходно" - словечко, которое он не раз произносил в последние годы. Ему нужны были эти "веерные отключения". Он ждал их. Саморазрушение казалось ему самосохранением. (…)

Иногда казалось, что чиновники, пьющие напропалую "под подушкой", завидуют его отважной способности широко - с вызовом и вывертом - ломать свою жизнь. "Когда разгуляется", он становился совершенно иным. Все менялось: голос, энергия, настроение, пластика. "Салют!" - бросал он по телефону, и уже по этому первому голосовому сигналу становилось ясно, что он встал на пороге другого мира. Первые 2-3 дня он мог еще репетировать, и это были самые лучшие его репетиции. Его фантазия открывалась до дна, его мощная человеческая природа и порода прояснялась. "Когда разгуляется" - это не только ситуация разгула, это еще и прояснение, просветление, когда тучи расходятся. В первые дни "праздника" он порождал лучшие свои идеи. (…)

Он ждал "ухода". Ждал так, как истрескавшаяся от зноя земля ждет благодатного ливня. В такое время он искал озарений, мог бросить мимоходом какую-то действительно замечательную или вполне бредовую мысль, которую потом - когда отгуляется - обязательно вспомнит и будет развивать. Между двумя мирами в его голове существовала своя связь: он ничего не забывал из сказанного им и сказанного ему во время "праздника". Тому, что рождалось в такие дни, он верил больше, чем рассудку трезвых и бескрылых будней».

У Смелянского есть одно воспоминание, которое хочется процитировать целиком - оно идеально подводит черту под разговорами об «алкоголизме» Ефремова.

Олег Ефремов в роли А.С.Пушкина и Евгений Евстигнеев в роли С.А.Соболевского (справа) в спектакле театра МХАТ имени М.Горького "Медная бабушка". Фото: Василий Егоров/ТАСС

Олег Ефремов в роли А.С.Пушкина и Евгений Евстигнеев в роли С.А.Соболевского (справа) в спектакле театра МХАТ имени М.Горького "Медная бабушка". Фото: Василий Егоров/ТАСС

«В начале 80-х мы поехали в Тбилиси - надо было посмотреть спектакль Темура Чхеидзе, чтобы потом пригласить его на постановку в Художественный театр (что и осуществилось: он поставит в филиале на Москвина спектакль "Обвал" - название, смехотворно приуроченное к 50-летию образования СССР). На грузинский вояж было отведено два дня, надо было вернуться к юбилею А. Зуевой, где О.Н. предстояло сказать вступительное слово. Грузинское гостеприимство тех лет описывать не буду, но на этот раз оно началось с такой стремительностью, которую даже грузины не всегда себе позволяют. Как только пошли обедать, с соседнего стола группа товарищей прислала несколько бутылок водки и вина. Несмотря на все мои взгляды и умоляющие взоры Темура, О.Н. стремительно удалялся от нас. На спектакль он, естественно, не пошел; я отправился один, предварительно предупредив своих грузинских приятелей, чтобы никто к нему не заходил, не искушал и т.д. Вернувшись вечером, застал картину в стиле Пиросмани: О.Н. сидел в трусах и кепке, рядом стояла бутылка "Киндзмараули", он был в чудеснейшем состоянии духа, рассказал, как посетил его замдиректора местного театра, забрал к себе домой, позвал весь квартал. Дети играли для него на рояле, взрослые грузины пели хором и танцевали. Он был счастлив. У меня же в голове было только одно: завтра утром надо лететь в Москву, он не сможет приветствовать старуху Зуеву, которая была к О.Н. в последние годы недружелюбна и даже позволила себе подписать какое-то письмо в софроновском "Огоньке" против репертуарной политики МХАТа. И вот теперь своей неявкой на ее торжество он подтвердит самые дурные слухи. С тоскливым чувством трезвого партнера лег спать (нас поселили вместе в номере люкс), предварительно спрятал бутылку "Пшеничной", что еще осталась от "грузинских товарищей" с соседнего стола. Часов в пять утра О.Н. стал расхаживать по комнате в поисках похищенного. Ходил тихо, старался меня не будить, потом терпение его истощилось, и он тихо спросил: "Где?". Все было выдано. Никогда ни до, ни после мне не приходилось его видеть в таком состоянии. Нет, он не был подавлен или угнетен. Он был разрушен. Черное лицо, повернутый вовнутрь себя взгляд. Налил немного, выпил и секунд через двадцать глубоко выдохнул. Последствия этого вздоха-выдоха были поразительными. Как будто ангел коснулся его души - лицо его разгладилось, в голосе возникла небывалая нежность. Никогда я не видел такого чудесного и мгновенного преображения человека. Его душа возликовала. Именно в то раннее утро в Тбилиси в первый и в последний раз мы говорили об его недуге в более широком смысле. Я спросил у него: как это можно в пять утра пить, ведь это же дикое насилие над природой! Ответ был такой: "Тебе этого никогда не понять. Тебе не понять, что значит в несколько секунд подняться с абсолютного дна вон туда". И показал в небо. И понял я тогда, что бессмысленно его жалеть. Это его способ проживания жизни, тесно связанный с его искусством. Он себя и калечил и лечил одновременно. Интеллигентская рефлексия на эту тему была совершенно неуместна. Он сжигал себя с двух концов сразу. И не хотел жить иначе».